Я, конечно, понимаю: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, но смертельно надоел нищенский бизнес в метро.

Час пик. Люди едут на работу или с работы. Вагон набит, что называется, под завязку. И тут на какой-нибудь станции появляются они. Сомнамбулического вида, с безразлично-тупым выражением на потасканном лице девушка пропихивает через весь вагон инвалидную коляску. В коляске, как и положено, красномордый, весь в наколках боец алкогольного фронта в камуфляже, пахнущий по́том, перегаром, мочой и помойкой. Подайте, люди добрые! Но сначала — поберегите ноги, которые мы вам отдавим колёсами. Кто стоит — вожмитесь в колени тех, кто сидит, а то кирдык вашим колготкам. Если вы тормозите и никуда не вжимаетесь — мы вам по ногам постучим своими ручонками, которые мыли неделю назад. А потом заглянем этак пронзительно в глаза: что же вы за сволочи? Не подали ни копейки такому-то орлу, такому герою! Он за вас в горячих точках — всех, что только на свете есть — ноги потерял. В каждой точке — по ноге. Ну, это, конечно, рабочая версия, но сволочи всё равно.

А вот ещё тётенька с картонкой, на которой детская фотография и жалостный текст с кучей фирменных ошибок. «Помогите, — блажит она, — на лечение ребьонка, диагноз — обширенная гемангиома!» И трясёт затёрханными ксерокопиями каких-то документов на какого-то мальчика, а на фото — девочка.

Здоровенная молодая тётка сидит в переходе и на весь этот переход душераздирающе завывает:

— Люди добрые, помогите на хлеб! О-о-о! А-а-а! У-у-у!

Такой надрыв, такой рыдающий голос — сам Станиславский поверит, небось. А мне так и хочется со всех сил дать ногой по картонке с корявым жалостным текстом и рявкнуть: «Иди работай, сука!»

Честное слово, так и подмывает это сделать, чтобы прекратились эти драма и комедия. Задолбали!